Действительно, две тысячи лет спустя мы можем встретить имя Николая Дамасского во всех энциклопедиях: придворный Ирода, у которого он впоследствии станет послом, и приближенный Октавиана Августа, чью биографию он написал первым, Николай стал обвинителем покойного Антония и в своей «Универсальной истории» обличал его политические преступления и воспевал доблестных захватчиков… Однако не должны ли мы признать заслугу прецептора, перешедшего на сторону врага, в том, что он не подумал предварительно убить доверенных ему принцев?

Вот Теодор не был столь совестливым и предал своего ученика. Он сообщил римлянам о плане двоих детей, организовал их преследование и смертную казнь. Это было до того, как в Мавзолее услышали погребальные причитания женщин? До или после похорон Антония? До или после похищения Иотапы? До или после смерти Царицы? До или после казни Цезариона? Бедствия происходили с такой скоростью, что перемешались в воспоминаниях Селены. Беспорядочно возникавшие картинки не имели никакой последовательности. Когда ее охватывали эти воспоминания, следовавшие друг за другом трагические события накладывались: она находилась на одинаковом расстоянии от каждой катастрофы, все беды были одинаково близки, и несчастья сформировали вокруг нее идеальный круг, который ей никогда не разорвать.

Позднее она узнает, что прошло три недели между предательством флота и последним трагическим событием – тем случаем с красным солдатом с кинжалом, который выдернет выживших детей из их последнего укрытия… Так когда же произошло убийство Антилла?

Наверняка еще в то время, когда дети могли свободно передвигаться по Царскому кварталу. То есть в самом начале. Но все же во «внутренних» дворцах уже должны были находиться солдаты противника, патрули, отряды. Это было следствием того, что шпионам Октавиана удалось пробраться за крепостные стены. И после того как оба его соратника – Прокулей, зять Мецената, и Галл, главнокомандующий ливийскими легионами, – хитростью ворвались в Мавзолей и захватили Царицу… Впрочем, неважно, какого числа казнили Антилла: для Селены это событие навсегда осталось незабываемым.

Каждое утро, просыпаясь обессиленной, она снова и снова вспоминала ту резню: в момент, когда они с братом подошли к входу в подземелье и приблизились к плите, которую нужно было поднять, из-за храма Цезаря вдруг появилась небольшая группа легионеров, и вел их Теодор! Антилл сразу же все понял и попытался удрать: подобрал тогу и побежал в розовый сад; группа наемных ливийских солдат – тех самых, которые еще вчера охраняли его отца, – преградила ему путь; подросток нырнул в кустарник, выбежал к подножию ступенек храма, взобрался наверх, но обнаружил, что дверь заперта; тогда он залез на огромную статую Цезаря, подтянулся на его коленях и ухватился за плечи бога:

– Сжальтесь! Ради божественного Юлия, сжальтесь! Я не хочу умирать!

– Будь благоразумным, – ответил центурион. – Докажи нам, что ты взрослый парень, раз носишь мужскую тогу: спускайся и вытяни шею.

– Я молю о защите бога Цезаря! О защите его сына Октавиана, вашего генерала! Ради всех святых, я умоляю вас! Теодор, Теодор, умоляю тебя…

– Вот невоспитанный юноша, – раздраженно проговорил центурион и дал своим людям команду снять мальчика с его насеста. Заметил ли он, что к ним подошла маленькая девочка десяти лет, которая смотрела на них так напряженно, что у нее заболели глаза?

Антилл же ее заметил.

– Селена! – закричал он по-гречески. – Спаси меня! Отдай им свои драгоценности! Селена…

Солдаты сорвали с него тогу и дернули за тунику, но им не удалось оторвать Антилла от статуи; тогда один легионер концом меча проворно резнул ему под коленками. Мальчик упал, скатился по ступенькам, и мужчины взяли его под мышками и потащили вниз. Он скулил, как щенок. Быстрым движением центурион схватил его за волосы… Что было дальше, Селена не помнила: между ней и убийством всегда будет стоять защитный экран строк из «Гекубы», которые описывают казнь греками самой молодой троянской принцессы: «кровь струится из ее покрытого золотом горла в источник черного сияния».

После того как Антиллу перерезали горло (они не могли сразу отрубить ему голову, потому что он яростно отбивался) и центуриону наконец удалось отделить голову от неподвижного тела, заметила ли она Теодора, рывшегося в крови в поисках колье своего ученика? И она ли раскрыла это воровство? Селена не знала этого, не знала, она помнила лишь то, что Теодор был распят на дворцовых воротах: Октавиан приветствовал донос, но не поощрял расхищение.

Все смешалось. Смерть Антилла и смерть Цезариона. Одного за другим их пожирало подземелье и вело прямо в Аид. Пересекая колоннаду, где теперь располагались легионеры галльской армии, занятые разделкой и жаркой дворцовых котов, она, как ей показалось, увидела Родона; человек стоял рядом, у огня, и сразу отвернулся, заметив ее, но все же на мгновение их взгляды встретились, и она убедилась, что это был он…

– Родон? Не может этого быть! – заявила Сиприс. – Он сопровождает нашего фараона. Если ты увидела его, то и твой брат должен быть здесь! Невозможно.

Как Родон уговорил Цезариона вернуться из Мемфиса в Александрию? («Твоя мать заявляет, что римляне признали тебя царем!») Как он убедил поступить так этого образованного молодого человека, презирающего даже мысль о том, чтобы сдаться врагу? Никому не дано было этого узнать, и Селена терзалась догадками. Удивительно, но она представляла его страдающим: почему ей казалось, будто брат вернулся, чтобы жениться на ней? Что Родон мог сообщить сыну Цезаря?

– Царица согласилась отречься от престола в твою пользу, но для того, чтобы править, ты должен сначала жениться на своей сестре. Дадим во дворце свадебный пир?

Она была, думала Селена, приманкой и ловушкой. Невеста из подземелья в приданое принесла смерть…

Однако она, скорее всего, не присутствовала при казни. Разбогатев благодаря своему предательству, Родон наверняка вернулся во дворец похвастать, а Цезариона, скорее всего, задержали за городом в лагере Октавиана. Позднее римский император будет утверждать, что долго колебался, прежде чем пролить эту кровь, но уступил натиску Арейоса, штатного философа:

– Не может быть двух Цезарей!

Вздор! Октавиан всегда был убежден, что не может быть двух Цезарей. Так же как и Марк Антоний с Клеопатрой. Развеем дымовую завесу: Цезарион и был причиной конфликта, его скрытой проблемой.

Он прожил шестнадцать лет, кроткий Кайзарион. Шестнадцать лет, возраст Ромео… Стоя с оголенным торсом, он протянул шею и лишь попросил не держать его и не связывать руки:

– Освободите меня. Пускай я умру свободным! Иначе мне будет стыдно, если в мире мертвых царя примут за раба…

Селена не присутствовала при этой сцене, но она всегда будет возникать перед ней. Она будет стоять перед ее мысленным взором так же отчетливо, как и убийство Антилла: образ мальчика, который расстегивает на плече тунику и отворачивает одежду до пояса, мальчика, гордо склоняющего голову, – картина, на которой остался налет очень давнего воспоминания. Воображаемое воспоминание, к которому она так часто возвращалась, что оно приобрело оттенок реальности, но с течением времени поблекло, растворилось и исчезло, как и все остальное, на истертом временем полотне.

Из тех далеких дней, проведенных Селеной в оккупированном Царском квартале, всплывают и другие детали, порой нелепые. К примеру, погребальная накидка Филострата, бывшего личного философа ее отца, который теперь медленно следовал за философом официального победителя. Софисту Филострату совершенно не хотелось ни «умирать вместе», ни быть казненным, как все приближенные Антония, как схваченный Канидий, преданный маршал, как республиканец Туруллий или памфлетист Кассий из Пармы. Филострат считал себя слишком великим мыслителем, чтобы по доброй воле уйти из жизни.

– Истинно мудрые мудрецы спасают мудрецов, – то и дело повторял он своему коллеге, цепляясь за его плащ и докучая. – Видишь, Арейос, ты вынуждаешь меня носить траур по самому себе! Я больше не живу… – И он вытягивался прямо на земле, поперек дороги, сопровождая своими жалобами идущих к отхожему месту… В конце концов Октавиан помиловал этого несчастного и сделал из него советника.